ЕПИСКОПУ, НАЗВАВШЕМУ МЕНЯ АТЕИСТОМ

Я атеист? Пойми, о поп, не много толку
Разыскивать в моей душе такую щелку,
Через которую ты разглядеть бы мог,
Насколько верю я, что миром правит бог.
Шпионить, уличать меня по сплетням, слухам,
Подсчитывать грехи по дьявольским гроссбухам —
Все это тщетный труд. Мой символ веры прост.
Готов перед тобой предстать я в полный рост;
Я выложу все сам и ничего не скрою.


Да, если бог — старик с предлинной бородою
И восседает он, как сказочный король,
На троне золотом, как бы играя роль
В большой феерии: святой пророк ошую,
Голубка на плече, архангел одесную,
А на руках Христос… И если этот бог,
Един и тройственен, завистлив и жесток,
Действительно таков, каким иезуиты —
Гаррас ученый, Плюш, Трюбле, Ноннот маститый —
Представили его в писаниях своих:
Бог, угнетающий свирепо малых сих;
Казнящий правнуков за древний грех Адама
И разрешающий куренье фимиама
В честь царственных убийц; сказавший солнцу: «Стой!»,
Едва тем не сломав порядок мировой;
Весьма посредственный географ и астроном;
Бог, созданный людьми и ставший их патроном,
Их грозным судией и злобным палачом;
Привыкший наобум разить своим мечом;
Всегда карающий и редко милосердный;
Казнящий часто тех, кто молится усердно;
За щедрые дары прощающий блудниц;
Владыка, правящий державой без границ
И подражающий порокам человека;
Тиранами людей терзающий от века;
Бог, допускающий злодейства, подлость, ложь…
В такого бога я не верю ни на грош!


Но если бог — вещей предвечное начало,
Обозначение иное идеала,
Который хаосу единство придает
И в коем мир себя как личность познает;
Вселенская душа, чьим пламенем чудесным
Возжен бессмертный свет в моем земном, телесном
И обреченном в прах вернуться существе;
Когда он — Абсолют, с которым я в родстве;
Тот голос внутренний, который возвещает,
Где истина, и злых деяний не прощает,
Дает мне знать, какой из сил враждебных двух
Я к действию влеком; свободный ли мой дух,
Животный ли инстинкт — мой подлинный водитель;
И коль он бытия таинственный зиждитель,
Кем полнится душа в неизреченный час,
Час взлета к небесам, когда святой экстаз
Ей крылья придает и, чуждая метаньям,
Стремясь творить добро, готовая к страданьям,
Она взмывает ввысь, ветрам наперекор,
Чтоб вырваться из туч на голубой простор,
Влечется тем сильней, чем тьма черней и гуще,
За горизонт, к заре, и славит день грядущий;
Коль божий промысел — такая глубина,
Которой ни постичь, ни обнаружить дна
Не в состоянии попы мастей различных;
Коль не разъять его и не расчесть первичных
Частей, слагающих понятье «божество»;
И в образе людском нам не узреть его —
Затем что он есть бог безликий и незримый
И в сыне божием отнюдь не воплотимый;
Отнюдь не «бог-отец», но жизни всей родник,
Источник юности, а не брюзга-старик;
Когда он тот, о ком создатели религий
Не знают ничего, о ком молчат их книги,
Но ведают о ком младенец и мертвец,
Которым явлен он, как сущего венец;
Коль съесть его нельзя при таинстве причастья;
И если он не враг любви, земному счастью;
Когда собой он все объемлет существа;
Коль он есть Целое, которое едва
Помыслить можем мы без головокруженья,
Но чувствуем душой в минуты озаренья;
Когда его нельзя сковать, вогнать в канон;
Коль катехизисом он не узаконен;
А речь его слышна нам в грохоте циклона —
Не в бормотании с церковного амвона;
Коль он в величии своем для нас незрим,
Но есть во всем, везде — везде неуловим —
В былинке крохотной, в безмерности надзвездной…
Коль небо — храм его, вероученье — бездна,
Когда им созданы гармония светил
И равновесие присущих духу сил
И волею его пребудут в постоянстве
Добро, Любовь, Мораль — как и миры в пространстве;
Когда он столь велик, прекрасен и высок,
Что жалким кажется и слабым слово «бог», —
Тогда, епископ, мы меняемся ролями!
С тобою мы идем различными путями:
Тебя влечет во тьму, где смерть, и тлен, и зло,
Меня — туда, где жизнь и где всегда светло.
Тогда, епископ, ты плутуешь, как картежник;
Тогда я верую, а ты вот — злой безбожник!

 27 июля